водишь в кладовку цветную девушку. Я ни секунды в это не верила! Я думала, она с кем‐то спутала моего Шимми, но теперь вижу, как ошибалась.
– Мам, я могу все объяснить, – умоляюще произнес Шимми, но он весь съежился от стыда.
Мне больше всего хотелось, чтобы пол разверзся и проглотил меня.
– Наденьте на себя что‐нибудь! – крикнула она, потом повернулась и вышла в переднюю часть магазина.
Мы с Шимми быстро и молча оделись. Я поднялась на ноги, разгладила юбку и попыталась расчесать волосы пальцами, зная, что особенно это ничего не изменит. Шимми вышел из кладовки, а я за ним.
Миссис Шапиро была маленького роста, с тонкими губами и темными волосами до плеч. Глаза у нее так потемнели от ярости, что, казалось, она бы убила меня на месте, если б знала, что это сойдет ей с рук.
– Мам, это не то, что ты думаешь, – сказал Шимми, шагнув к ней.
– Откуда ты вообще можешь знать, что я думаю?
– Я ее люблю, – с силой сказал он.
Меня удивило, что Шимми сказал это матери. Он не стал выбирать легкий путь. Он не врал, когда говорил, что хочет быть со мной. Но я видела, что для его матери эти слова ничего не значат. Она смотрела на меня так, будто я комок грязи, налипший на подметку ее модной туфли.
– Глупый мальчишка. Ты пока не знаешь, что такое любовь.
– Я знаю, что я к ней чувствую.
– Да уж я примерно представляю, что ты чувствуешь, – сказала она, жестом обрисовывая мою пышную грудь и широкие бедра. Будто я просто какая‐то вещь, просто негритянская штучка, сбивавшая хороших мальчиков вроде Шимми с пути истинного.
– Бери свои вещи и пойдем, – сказала она, схватив Шимми за ухо.
– Ма. – Шимми сделал шаг назад и посмотрел на меня, а потом на свою мать. – Она ждет от меня ребенка.
У меня в груди что‐то оборвалось. Когда Шимми признался матери, все это стало более реальным. Теперь моя мечта попасть в Чейни отодвинулась еще на шаг. А потом лицо миссис Шапиро затопил ужас. Я еще никогда не видела человека, которому настолько больно, и, глядя на нее, на секунду пожалела, что вообще стала встречаться с ее сыном. Она прикрыла лицо руками в перчатках.
– Мам, не расстраивайся, – Шимми шагнул к ней, пытаясь поддержать. – Я все исправлю. Я на ней женюсь.
Она отшатнулась от него, словно от змеи, и прошипела:
– Женишься на ней? Она цветная, слепой ты идиот.
– Надо говорить «негритянка», мама, и для нас это неважно. – Он попытался взять меня за руку, но мне хватило ума отодвинуться. Я не хотела еще больше расстраивать его мать.
– Да какая разница? Ты наследник нашей семьи. Как ты мог так опозорить наше имя? Будто твой отец и без того не натворил достаточно дел. – Она забормотала на идише что‐то, чего я не понимала.
– Хватит, мама.
Она взяла себя в руки и уставилась на меня.
– Иди домой, девочка, и никому не рассказывай о своем положении. Я с тобой еще поговорю. – Она шагнула ко мне, и я подумала, что она меня ударит, но она потянулась к моим волосам и выхватила старинный гребень с гранатами, который подарил мне Шимми.
– Еще и воровка? По-моему, это мое.
До того момента я не предполагала, что существует большее унижение, но теперь я его испытала. Я выбежала из кондитерской через заднюю дверь. Мусор из контейнера на задах ужасно вонял, у меня встал в горле ком, а потом меня вырвало.
Я потрясенно брела по улицам, жалея, что не могу сделать так, чтобы ничего этого не было. Я отвратительная шлюха. О чем я вообще думала? С самого начала было ясно, что это плохо кончится. Тетя Мари меня предупреждала, но я ее не послушала и обожглась, как она и говорила.
Была душная июльская ночь, но меня пробил холодный пот. Я блуждала по улицам, полным народа, – люди сидели на ступенях и курили, прислонялись к машинам, держа бутылки в коричневых бумажных пакетах, пели, ругались и пытались перекричать громкую музыку.
Из открытых окон пивной на углу доносился блюз. Снаружи трое мужчин передавали друг другу самокрутку из травки и бросали кости на кусок картона, лежавший у кирпичной стены. После каждого броска они резко щелкали пальцами.
– Эй, красотка, иди сюда, куплю тебе выпить, – крикнул один, в низко надвинутой на глаза шляпе и с золотым кольцом на левом мизинце.
– С таким‐то телом я тебе две порции куплю, – вставил его приятель в темных очках, и они все захохотали и заухали.
Я зашагала быстрее.
– Ты что, слишком хороша, чтобы остановиться? – крикнул человек в шляпе.
Человек в темных очках фыркнул:
– Для тебя – слишком, да.
Наверное, это задело его товарища, потому что дальше Шляпа пошел за мной.
– Эй! Эй, детка! Ты что, не слышишь, как я с тобой разговариваю?
– Да отвали, – ответила я, вложив в эти слова всю злость, которая во мне накопилась за эту ночь.
Мой преследователь от изумления остановился, и я бросилась бежать. Я мчалась со всех ног, то и дело сворачивая в переулки, чтобы убедиться, что оторвалась от него. Когда я наконец остановилась перевести дух, то поняла, что нахожусь в полуквартале от квартиры Инес. Как меня вообще занесло сюда, в место, которое никогда не было моим домом?
По инерции двинувшись дальше, я осознала, что последний раз встречалась с матерью у Нини, на дне рождения Пышки. Весь‐то праздник был – вареные крабы со сливочным маслом, виски и пиво, полные пепельницы влажных окурков, ломтики торта «Красный бархат» и горячие споры за игрой в тонк. Я сидела на складном стуле возле проигрывателя и смотрела, как моя мать сообщает всем, что ждет ребенка, и улыбается при этом Липу.
– Он хочет девочку, но я надеюсь на мальчика. С девочками слишком много хлопот, – пробормотала она Пышке, и они хлопнули друг друга по ладони в знак согласия.
Меня от ее слов передернуло, и я постаралась посильнее вжаться в угол.
Поскольку она не забрала у меня ключи, когда выгоняла, я поднялась на покосившееся крыльцо и открыла дверь.
Инес стояла над кастрюлей, из которой пахло чили. Жарковато для такого блюда, но аромат был очень аппетитный. Готовила Инес так себе, но чили было ее фирменное блюдо, и у меня слюнки потекли, так хотелось почувствовать себя дома. Переминаясь с ноги на ногу, я чего‐то ждала. Улыбки, объятий, ласковых слов, что она рада нашей встрече.
– Что ты тут
